.
* * *
С утра жара и гомон, как на рынке.
Но вот и сад - и гул уже слабее.
Скамейки вснились в золото тропинки,
И спит песок, в тени их голубея.
Крыло пролетки с кучерской спиною,
Внезапно завернув на перекрестке,
Открыло окон сумрачные блестки
И распахнуло даль передо мною.
Мой пес, поковыляв на солнцепеке,
Наморщил нос и смотрит с интересом
На вывеску с облупленным железом,
Писклявую от воробьиной склоки.
Помешанная бродит перед садом
И сослепу роняет на дорогу
У ящика, пригробленного рядом,
Письмишко, нацарапанное богу.
Кукла
Сильна любовь и дружба прежних дней,
И красота сильна. Но смерть сильней.
Джон Китс
Я — кукла. Светятся серьги росой нездешнего мира,
И сном по шелковой яви на платье вытканы маки.
Люблю фаянсовый взгляд мой и клейкий запах кармина,
Который смертным румянцем горит на матовом лаке.
Люблю в полуденном солнце лежать на стройном диване,
Где скачут зайчики света и где на выгнутой спинке
Безногий ирис витает у ног задумчивой лани,
А в тихой вечности плюша гнездо свивают пылинки.
Признательна я девчурке за то, что с таким терпеньем
Безжизненностью моею играет, не уставая.
Сама за меня лепечет и светится вдохновеньем —
И кажется временами, что я для нее живая.
И мне по руке гадая, пророчит она, что к маю,
Взяв хлеб и зарю в дорогу, предамся я воле божьей
И побреду, босоногая, по Затудальнему краю,
Чтоб на губах у бродяги поцеловать бездорожье.
Однажды судьба невзлюбит — и вот я собьюсь с дороги,
Останусь одна на свете, гонимая отовсюду,
Уйду от земли и неба и там, на чужом пороге,
Забыта жизнью и смертью, сама себя позабуду.
Подобна я человеку — тому, Который Смеется.
Я книгу эту читала… Премудростям алфавита
Я, словно грехам, училась — и мне иногда сдается,
Что я, как почтовый ящик, словами битком набита.
Хочу написать я повесть, в которой две героини.
И главная — Прадорожка, ведущая в Прадубравье,
Куда схоронилась Кукла, не найденная доныне, —
Сидит и в зеркальце смотрит, а сердце у ней купавье.
Два слова всего и знает, и Смерть называет Мамой,
А Папой могильный холмик. И все для нее потеха…
Голодные сновиденья снуют над пустою ямой,
А кукла себе смеется и вслушивается в эхо…
Конец такой: Прадорожка теряет жизнь на уступе…
Намеки на это были. Смотри начальные главы…
И гибнет кукла-смеялка с четой родителей вкупе.
И под конец остаются лишь зеркальце да купавы.
Писать ли мне эту повесть? Становятся люди суше,
И сказка уже не в моде — смешней париков и мушек…
Цветного стиха не стало… Сереют сады и души.
А мне пора отправляться в лечебницу для игрушек.
Заштопают дыры в бедрах, щербины покроют лаком,
Опять наведут улыбку — такую, что станет тошно, —
И латаные красоты снесут напоказ зевакам
И выставят на витрине, чтоб выглядели роскошно.
Цена моя будет падать, а я — все стоять в окошке,
Пока не воздену горько, налитая мглой до края,
Ладони мои — кривые и вогнутые, как ложки, —
К тому, кто шел на Голгофу, не за меня умирая.
И он, распятые руки раскрыв над смертью и тленом
И зная, что роль игрушки давно мне играть немило,
Меня на пробу бессмертья возьмет по сниженным ценам —
Всего за одну слезинку, дошедшую из могилы!
Болеслав Лесьмян, (Bolesław Leśmian) [22 января 1877 — 7 ноября 1937] — польский поэт
перевод Анатолия Гелескула.