* * *
Беспокойно сегодня мое одиночество ‒
У портрета стою ‒ и томит тишина...
Мой прапрадед Василий ‒ не вспомню я отчества ‒
Как живой, прямо в душу глядит с полотна.
Тёмно-синий камзол отставного военного,
Арапчонок у ног и турецкий кальян.
В заскорузлой руке ‒ серебристого пенного
Круглый ковш. Только, видно, помещик не пьян.
Хмурит брови седые над взорами карими,
Опустились морщины у тёмного рта.
Эта грудь, уцелев под столькими ударами
Неприятельских шашек, ‒ тоской налита.
Что ж? На старости лет с сыновьями не справиться,
Иль плечам тяжелы прожитые года,
Иль до смерти мила крепостная красавица,
Что завистник-сосед не продаст никогда?
Нет, иное томит. Как сквозь полог затученный
Прорезается белое пламя луны, ‒
Тихий призрак встаёт в подземельи замученной
Неповинной страдалицы ‒ первой жены.
Не избыть этой муки в разгуле неистовом,
Не залить угрызения влагой хмельной...
Запершись в кабинете ‒ покончил бы выстрелом
С невесёлою жизнью, ‒ да в небе темно.
И теперь, заклеймённый семейным преданием,
Как живой, как живой, он глядит с полотна,
Точно нету прощенья его злодеяниям
И загробная жизнь, как земная, ‒ черна.
Георгий Иванов
1930
