* * *
Я сам себе родник, источник, ключик
(тюремный замок и кривой замок).
Я вылился. И от дождей колючих
озяб душой (и до ума промок).
А ум лежит огромною утробой.
Укладкой бабушкиной! Сундуком!!
Попробуй-ка открыть себя! (Попробуй,
и будешь всем и всюду незнаком.)
И ахнешь сам: как будто на портрете
почти столетней давности дитя.
И встанет где-то сбоку кто-то третий
(ключом в замочке шаря и вертя).
Открыться – это словно отыграться.
Самосмотрители храбрятся зря.
И вот я в горестях словообрядца
горю от слов, навзрыд их говоря.
7 сентября 1965
ПЕТРОПАВЛОВСКИЙ СОБОР
На чухонском камне и трясине
бесновался царственный топор.
По монаршей дарственной Трезиний
прямо к небу выводил собор.
В Гаге, Копенгаге и в Стекольне
бомбардиру дикому Петру
тихо откликались колокольни,
стоя на предутреннем ветру.
И на грани ветхого рассвета
прямо в космос на какой-то съезд
ангел улетает, как ракета,
ставя на земном пространстве крест.
NOMINA
Я усумняюсь. Пристальные львиные слова
глядят, и каждое – зубастый заголовок.
У тел их тысячи изгибов и уловок,
в дремучей гриве затерялась голова.
Как несмысленыши-котята затаясь, сперва
они хотят играть с душою, как с бумажкой,
потом, вытягивая когти лапы тяжкой,
взрослеют мысли, густы как трава,
где вещь ползет смешной и вшивою букашкой.
И каждый звук – как зуб, и каждый смысл – как коготь.
Все пробуют предмет колоть и болью трогать,
чтоб он об имени своем от муки завопил
и с воем сорвался с орбиты крестной. В клещи,
и в клювы, и в тиски словами взяты вещи.
Идет звериная игра гвоздей, крюков и пил.
Я, плотник, вижу крохотных вещей страданья
в зверинце, где рычат их наименованья.
1941
ПОТОК ПЕРСЕИД
Ночь плачет в августе, как Бог, темным-темна.
Горючая звезда скатилась в скорбном мраке.
От дома моего до самого гумна
земная тишина и мертвые собаки.
Крыльцо плывет, как плот, и тень шестом торчит,
И двор, как малый мир, стоит не продолжаясь.
А вечность в августе и плачет и молчит,
звездами горькими печально обливаясь.
К тебе, о полночи глубокий окоем,
всю суть туманную хочу возвесть я,
но мысли медленно в глухом уме моем
перемещаются, как бы в веках созвездья.
1945
АРКА ЧЕВАКИНСКОГО
Вечер встал закатом бледно-алым,
а над ним под небом голубым
под Екатерининским каналом
в арке встал краснокирпичный Рим.
Арка – что громоздкая повозка.
На ее вершине, зелена,
триумфально зыблется березка,
выросши из каменного сна.
Трещина разламывает своды,
и простор уходит под дугу,
и текут закаты, точно воды,
на обитом камнем берегу.
Проклиная климат этот свинский,
на Петровы замыслы сердит,
как патриций, Савва Чевакинский
на березку майскую глядит.
14 декабря 1980
